[indent] Мерзость.

[indent] Мерзость по позвоночнику скатывается, пробивая током каждый позвонок. Вилл на Сэдрика смотреть противно, но ничего не сделаешь, не вырвешься из пут и не убежишь, ведь он только этого и ждет – чтобы окунуть в пучину страданий еще глубже, закрыть на семь замков еще ниже, в самую землю – где никто не услышит криков о помощи.

[indent] И Вилл прикусывает щеку изнутри, пытаясь успокоить натянутые добела нервы.

[indent] Ее имя из чужих уст пускает новый разряд по телу – Вилл дергается слишком резко и необдуманно: в карих глазах вспыхивает огонь ненависти и сталкивается с усмешкой, что скрыта в глубине очей цвета неба. О, эти глаза наверняка умеют прятать правду, но Вандом слишком хорошо знает, что за ширмой непорочности скрывается тьма.

[indent]  [indent] Слишком много этого пресловутого «слишком».

[indent] Рыжая отвечает молчанием, отворачивает взгляд в сторону, пытается игнорировать. Вот только Седрику в кайф мучать девушку одним только своим присутствием, он подсаживается рядом, едва ли не б л и з к о: еще пара сантиметров, и можно постараться ударить. Вывернуться в этих путах, поднапрячься и оставить болезненный синяк на боку.

[indent] Вот только змей опять провоцирует, и Вилл знает, чем может обернуться такая маленькая слабость.

[indent] - Не надо! – лекарства здесь – еще один яд. Яд, который дурманит сознание, выбивает почву из под ног и уносит туда, откуда уже никогда не выбраться. Как бы не старалась, как бы не прятала таблетки под языком, Вилл все равно не может избежать их влияния. Это только в кино так просто спрятать белый спрессованный яд, чтобы после смыть его в унитаз.

[indent]  [indent] И снова она ловит в чужих (чуждых) глазах насмешку.

[indent]  [indent]  [indent] И снова закусывает щеку, чувствуя на языке металлический привкус.

[indent] Вилл видит этот чертов раздвоенный язык, видит, как медсестра смотрит Седрику в рот и не замечает ничего странного. Вандом хочется кричать, чтобы эта глупая гусыня прозрела, сбросила с себя чары этого гребанного змея, но та все равно не услышит. Лишь затянет ремни потуже, да и увеличит дозу снотворного.

[indent] И Вильгельмина отворачивается, с тяжелым вдохом принимая свое поражение в этой маленькой битве.

[indent] А что, если все это – иллюзия, и вместо толстой, но опрятно выглядящей медсестры, здесь находится очередной монстр, такой же как Седрик? Что, если все это – лишь игра, призванная запудрить мозг. Если это правда, то Вилл придется поменять стратегию, и сделать это максимально незаметно.

[indent] Пусть и актриса из Вандом явно хреновая.

[indent] Ей хочется выплюнуть весь этот яд. Промыть уши с мылом, стереть этот «заботливо-грустный» образ змея из памяти. Хочется рассмеяться в лицо, выкрикнуть, что стражницы так просто не сдадутся, что она найдет способ выбраться и спасти девочек. Хочется просто вцепиться в жемчужные волосы и выдрать их с корнем, как поступила бы обычная девчонка.

[indent] Но Вилл лишь с ненавистью в глазах впивается в лицо Седрика, дергает носиком от злости, и…

И выдыхает.

[indent] Если она не возьмет себя в руки – то все пойдет прахом.

[indent] - Се… доктор Седрик. – голос хрипит, Вандом собирает все свои силы, чтобы хотя бы попытаться сыграть послушную девочку – я правда хочу вернуться к маме и девочкам. – она не врет, говорит чистую правду. Так легче настраивать себя на то, что будет дальше.

[indent] - Но я вижу в вас монстра. Не знаю… - пауза, попытка сдержаться от лишних ярких эпитетов – Если Вы позволите увидеть маму, возможно… - глубокий вдох, прямой взгляд, добровольное погружение в омут голубых глаз – возможно мне будет проще поверить Вам.

[indent] Ну же, Седрик, прояви мимолетное милосердие.

[indent]  [indent] Приоткрой завесу лжи.

[indent]  [indent]  [indent] Позволь себе совершить глупость.

Белый снег кружит своеобразный вальс, опускаясь на землю едва ощутимыми снежинками. Они щекочут нос и щеки, забираются за ворот пальто и вызывают глупое – детское счастье, ожидание волшебного праздника – рождества. В это время все кажется чуточку сказочнее, чем есть на самом деле, и будь Ника обычной девушкой, она непременно бы остановилась посреди заснеженной улицы – посчитать падающие снежинки языком.
Но, увы, она не обычная.
Первое воспоминание о рождестве ярким, бурым пятном отпечаталось на сетчатке глаз и самопроизвольно воспроизводится в такие вот вечера. Цирк, только-только распрощавшийся с последними зрителями, запах горелого попкорна и сладкой ваты, а еще сена, что в такое время настоящее сокровище для жокеев. Клоуны не спешат снимать грим, достают где-то бороду деда Мороза, говоря, что она – настоящая, а они воспользовались магией и на эту ночь стали настоящими волшебниками. И все счастливы, все действительно счастливы.
В братстве же счастья не было. Никогда.
Только лишь Джина, ее Джина. Ника с глупой улыбкой смотрит на подругу, которая до этого дня была тем лучиком света, тем волшебным чудом, что не давало упасть на самое дно. Ей не нужно было доставать фальшивую бороду, чтобы Чайкина почувствовала праздник. Всего лишь маленькие, совсем незначительные подарочки, что потом весь год согревали сердце, если, конечно, кто из братства не спалит и не отберет.
Для Джины эта ночь – обычная, ничем не примечательная. Ника знает это, но так же и знает, что ради нее она сделает вид, что верит в сказку.
[это их последняя сказка, а потом случится реальность, жесткая и серая.]
- Разве нас не учили не привлекать внимание? – Чайкина усмехается, поудобнее перехватывая пакеты. Рассказы Стивенс о делах всегда интересные, и рыжая каждый раз задумывается, что ей никогда не хватит мужества быть такой, как она. Не просто убить, но устроить настоящее кровавое представление для себя любимой. Увы, но Ника слишком ценит жизнь, и знает ей цену, чтобы вот так просто убивать незнакомых (да и знакомых) людей.
Хвост, что следует за ними с самого супермаркета – заранее обречен. Чайкина лишь думает, как бы сохранить продукты, которые они с боем выхватили в последние часы перед закрытием супермаркета. Все таки это их первое рождество вне стен братства. Первое рождество, где они – только вдвоем. Первое рождество, где можно расслабиться и позволить создать себе новые, яркие и наивные воспоминания.
- Как скажешь, но помни, что это вино мы выбивали с боем! – Чайкина вновь смеется, пытаясь отогнать от себя мрачные мысли. Она быть может, их еще бы и пожалела, а вот Стивенс – нет. Белый снег окрасится в алый, и, увы, никто не сможет этому помешать. Бандиты попросту не справятся с опытной воровкой, Ника же не посмеет встать против старшей сестры.
Будь, как Джина – вы ведь так близки. Не понимаю, как ты умудряешься сохранять жизнь врагам. – слова надзирателя, что был в жестких воспоминаниях из детства, неприятно кольнули по сердцу.
– Давай не будем проливать крови больше, чем нужно. – Чайкина понимает, что глупо просить. Слишком наивно с ее стороны, Стивенс это явно не понравится, но поделать с собой ничего не может.
Свои пакеты прислоняет к стене серого дома, следя за тем, чтобы ничего не выпало и не потерялось. Краем глаза фиксирует, что один из грабителей ринулся на Джину, в то время как второй пошел напролом прямо на нее. Чайкина жмет плечами, разминая затекшие мышцы, после чего резко уходит вниз, заставляя горе нападающего врезаться головой в стену. Не давая ему времени опомниться, перехватывает за шею, пережимая сонную артерию. Проснется не скоро, а они с подругой уже будут дома, пить глинтвейн и смотреть на светящуюся елку, купленную за жалкие 1,99$.
- Планы на следующий год? – Ника старается говорить беспечно и, слава Юдифь, в ее голосе совсем не слышно фальши. – Не думала еще, если честно. Но мысли с Италией мне нравятся. – Третий из шайки оказывается поумнее и достает из-за пазухи пистолет.
- С…стоять, суки! – Он кажется [хочет казаться] суровым и серьезным, но Ника лишь переглядывается с Джиной, как бы спрашивая, чей он на этот раз.
- Ну хорошо, оставляю танец с этим красавцем за тобой. – Чайкина делает вид, что ей очень тяжело приходится принять этот выбор и сдаться под взглядом подруги, но так попросту лучше. Последний, видимо решив, что все внимание девушек оказывается на поддельнике, начинает заходить сзади, кажется, доставая еще один пистолет.
- Мужчины… - пожимает плечами, сетуя, что ничего оригинального они не придумали. Чайкина резко пригибается, после бросает свой корпус в сторону нападавшего и вырастает прямо перед его носом.
Тишину разрывает звук выстрела, но пуля устремляется ввысь: рыжая успевает перехватить руку и направить ее вверх. После тут же выкручивает, проворачивая свое тело и заходя сзади ублюдка. – Предлагаю сначала встретить это рождество, а потом уже подумать о том, что будет ждать нас в будущем.
[Прости, но кажется в Италию ты полетишь одна. Оплакивать нерадивую подругу, так и не сумевшую убить какого-то мерзкого мудака, напавшего в стае из подтишка.]
Ника проделывает с бандитом тот же фокус, что несколько минут до этого. Тело падает на мягкий снег с глухим ударом, а Чайкина ловит себя на мысли, что это должно быть одном из лучших рождественских праздников в ее жизни.
Несмотря на алую кровь, что струится по белоснежному снегу около ног Джины Стивенс.

Сонми на брань только улыбается – хищно, готовая в любую секунду вонзить свои острые коготки прямо в сердце этого мужлана, что по какой-то причине посмел нарушить ее покой. Ладно бы, если она просто сидела и отдыхала, как постоянно делает в этом месте, но он посмел нарушить ее единение с вдохновением, а такого Ли попросту не простит.
Сонми слушает внимательно, каждое оскорбление, что вылетает из обрюзгшего, старого рта вместе со слюной и неприятным дыханием. Судя по последнему – мужчина не прочь приложиться к бутылке уже очень давно, и Сон понимает, как неприятно находиться даже рядом с этим экземпляром. А ей приходится выслушивать всю эту брань, иногда поднимая брови и поджимая губы, пытаясь спрятать саркастичную улыбку. Нет, конечно, она может заткнуть его тот час же, но ей интересно: сколько яда он может попытаться вылить на нее, прежде чем получит праведных пиздюлей.
- Ты… ты! – он задыхается в собственном гневе, и Ли облизывает губы – всего секунду, прежде, чем вступить в словесную баталию.
- Послушайте, мистер как вас там. Мне очень жаль – она театрально закатывает глазки и откидывает прядь волос за спину – но все ваше дерьмо, что сейчас прямо льется изо рта, даже подошвы моих любимых туфлей не достанет. Проявите хоть немного уважения к людям, что пришли сюда отдохнуть. – Сонми специально разводит руками, показывая на всех, что с удивлением и шоком наблюдают за сей неприятной ситуацией. – В моих глазах вы уже днище, а в их еще сможете чуть поднять планку, если сейчас же не покинете это чудное место. – И если начало у Сонми было даже милым и дружелюбным, то на последних словах ее тон сменяется на обжигающе холодный, сравни с рычанием кошки, готовой броситься в атаку на твое лицо в считаные секунды.
Незнакомец же охуевает: это видно по тому, как расширяются его и без того большие глаза, как он то открывает, то закрывает свой рот, видимо собираясь с мыслями, что ответить на откровенную издевку со стороны Сонми. Ли же на это только улыбается, мило хлопает глазками и складывает руки под грудью, чтобы правой рукой карикатурно помахать мужчине пальчиками, указывая, где выход. И это выводит его из колеи, спускает крючок человечности и порядочности, прорывая платину гнева и ненависти.
- Ах ты сука! Дрянь малолетняя – Незнакомец резко замахивается, пытается ударить на отмажь. Сонми же остается внешне спокойной, на губах застыла ухмылка, да только зрачки расширяются от страха, а дыхание замирает. Все ее тело предвкушает боль от удара и унижения – унижения незаслуженного и прилюдного. Да только секунда, другая, а отжига на коже от пощёчины так и не появляется. Сонми замирает статуей, пусть глаза и открыты, но она не видит ничего вокруг: пусть она и всего лишь хореограф, но ее лицо все еще имеет цену.
В реальность ее приводит голос официанта. И если можно было бы посчитать, что все это ей привиделось – наркотический трип от таких вкусных вафель, а сейчас она очнется и вновь обнаружит себя уткнувшийся в телефон, то реальность бьёт по перепонкам голосом официанта. Это его отец? Мелькает в голове, но прежде, чем хоть что-то сказать, Ли с головой погружается в данную ситуацию.
- Эта сука дочь того самого Ли, что виновен в крахе моей карьеры! – Грубый мужской бас разрезает воздух надвое, и Ли кажется, что она вот-вот задохнётся.
Лучше бы ее ударили. Физическая боль ничто, по сравнению с тем, что ее вновь приравнивают к семье – ставят виновной в деяниях отца, заставляют вспомнить все те круги ада, что прошла в столь юном возрасте. Сонми мигает – чаще, чем нужно нормальному человеку, пытаясь отогнать от себя накатившую от воспоминаний боль и непрошенные слезы, готовые сорваться с ресниц солеными каплями.
- Я не отвечаю за поступки родителя. – Говорит чуть тише, чем нужно, а голос хрипит. Сжимает кулаки, пытаясь взять себя в руки, чувствуя, как острые коготки впиваются в нежную кожу ладоней, оставляя алые полумесяцы.
- Я не отвечаю за поступки своего отца! – Повышает голос, в надежде, что ее услышат все, даже гребанная вселенная, что частенько сталкивает ее с прошлым. Люди ошарашенно переводят на нее взгляды, хотя до этого все их внимание было приковано к мужлану, решившему напасть на безобидную девушку. Сонми чувствует, как ее щеки наливаются алыми пятнами, поэтому делает глубокий вдох, стараясь успокоиться. Да только это нихера не помогает.
Вмешивается какая-то женщина, кажется – хозяйка кафе, потом отвечает официант, но Ли их слышит плохо: в голове едва заметный белый шум, перекрывающий реальность. Лишь только мерзотное поведение незнакомца приводит в чувства полностью: он начинает истощать свой яд на милого паренька, который кажется – его отец.
- М у д и л а. – Цедит сквозь зубы Сонми, превращающаяся на глазах в настоящую кошку: безумную и необузданную. – Не смей так разговаривать с парнем, только потому, что он твой с ы н. – Выделяет последнее слово, говорит тихо, шипит, вспоминая все то дерьмо, что вылили на нее в свое время родители. И если за свою честь она могла бы сдержаться, то портить жизнь юному дарованию она не позволит. Хватит уже ее проебанного детства и юности.

Белый снег кружит своеобразный вальс, опускаясь на землю едва ощутимыми снежинками. Они щекочут нос и щеки, забираются за ворот пальто и вызывают глупое – детское счастье, ожидание волшебного праздника – рождества. В это время все кажется чуточку сказочнее, чем есть на самом деле, и будь Ника обычной девушкой, она непременно бы остановилась посреди заснеженной улицы – посчитать падающие снежинки языком.
Но, увы, она не обычная.
Первое воспоминание о рождестве ярким, бурым пятном отпечаталось на сетчатке глаз и самопроизвольно воспроизводится в такие вот вечера. Цирк, только-только распрощавшийся с последними зрителями, запах горелого попкорна и сладкой ваты, а еще сена, что в такое время настоящее сокровище для жокеев. Клоуны не спешат снимать грим, достают где-то бороду деда Мороза, говоря, что она – настоящая, а они воспользовались магией и на эту ночь стали настоящими волшебниками. И все счастливы, все действительно счастливы.
В братстве же счастья не было. Никогда.
Только лишь Джина, ее Джина. Ника с глупой улыбкой смотрит на подругу, которая до этого дня была тем лучиком света, тем волшебным чудом, что не давало упасть на самое дно. Ей не нужно было доставать фальшивую бороду, чтобы Чайкина почувствовала праздник. Всего лишь маленькие, совсем незначительные подарочки, что потом весь год согревали сердце, если, конечно, кто из братства не спалит и не отберет.
Для Джины эта ночь – обычная, ничем не примечательная. Ника знает это, но так же и знает, что ради нее она сделает вид, что верит в сказку.
[это их последняя сказка, а потом случится реальность, жесткая и серая.]
- Разве нас не учили не привлекать внимание? – Чайкина усмехается, поудобнее перехватывая пакеты. Рассказы Стивенс о делах всегда интересные, и рыжая каждый раз задумывается, что ей никогда не хватит мужества быть такой, как она. Не просто убить, но устроить настоящее кровавое представление для себя любимой. Увы, но Ника слишком ценит жизнь, и знает ей цену, чтобы вот так просто убивать незнакомых (да и знакомых) людей.
Хвост, что следует за ними с самого супермаркета – заранее обречен. Чайкина лишь думает, как бы сохранить продукты, которые они с боем выхватили в последние часы перед закрытием супермаркета. Все таки это их первое рождество вне стен братства. Первое рождество, где они – только вдвоем. Первое рождество, где можно расслабиться и позволить создать себе новые, яркие и наивные воспоминания.
- Как скажешь, но помни, что это вино мы выбивали с боем! – Чайкина вновь смеется, пытаясь отогнать от себя мрачные мысли. Она быть может, их еще бы и пожалела, а вот Стивенс – нет. Белый снег окрасится в алый, и, увы, никто не сможет этому помешать. Бандиты попросту не справятся с опытной воровкой, Ника же не посмеет встать против старшей сестры.
Будь, как Джина – вы ведь так близки. Не понимаю, как ты умудряешься сохранять жизнь врагам. – слова надзирателя, что был в жестких воспоминаниях из детства, неприятно кольнули по сердцу.
– Давай не будем проливать крови больше, чем нужно. – Чайкина понимает, что глупо просить. Слишком наивно с ее стороны, Стивенс это явно не понравится, но поделать с собой ничего не может.
Свои пакеты прислоняет к стене серого дома, следя за тем, чтобы ничего не выпало и не потерялось. Краем глаза фиксирует, что один из грабителей ринулся на Джину, в то время как второй пошел напролом прямо на нее. Чайкина жмет плечами, разминая затекшие мышцы, после чего резко уходит вниз, заставляя горе нападающего врезаться головой в стену. Не давая ему времени опомниться, перехватывает за шею, пережимая сонную артерию. Проснется не скоро, а они с подругой уже будут дома, пить глинтвейн и смотреть на светящуюся елку, купленную за жалкие 1,99$.
- Планы на следующий год? – Ника старается говорить беспечно и, слава Юдифь, в ее голосе совсем не слышно фальши. – Не думала еще, если честно. Но мысли с Италией мне нравятся. – Третий из шайки оказывается поумнее и достает из-за пазухи пистолет.
- С…стоять, суки! – Он кажется [хочет казаться] суровым и серьезным, но Ника лишь переглядывается с Джиной, как бы спрашивая, чей он на этот раз.
- Ну хорошо, оставляю танец с этим красавцем за тобой. – Чайкина делает вид, что ей очень тяжело приходится принять этот выбор и сдаться под взглядом подруги, но так попросту лучше. Последний, видимо решив, что все внимание девушек оказывается на поддельнике, начинает заходить сзади, кажется, доставая еще один пистолет.
- Мужчины… - пожимает плечами, сетуя, что ничего оригинального они не придумали. Чайкина резко пригибается, после бросает свой корпус в сторону нападавшего и вырастает прямо перед его носом.
Тишину разрывает звук выстрела, но пуля устремляется ввысь: рыжая успевает перехватить руку и направить ее вверх. После тут же выкручивает, проворачивая свое тело и заходя сзади ублюдка. – Предлагаю сначала встретить это рождество, а потом уже подумать о том, что будет ждать нас в будущем.
[Прости, но кажется в Италию ты полетишь одна. Оплакивать нерадивую подругу, так и не сумевшую убить какого-то мерзкого мудака, напавшего в стае из подтишка.]
Ника проделывает с бандитом тот же фокус, что несколько минут до этого. Тело падает на мягкий снег с глухим ударом, а Чайкина ловит себя на мысли, что это должно быть одном из лучших рождественских праздников в ее жизни.
Несмотря на алую кровь, что струится по белоснежному снегу около ног Джины Стивенс.

Море не любит дураков и слабых духом. Море не прощает предательства и благоволит смелым и отверженным, забирая в свои пучины тех, кто был слишком самонадеян или глуп. Море, как капризная женщина – требует к себе все твое внимание, не терпя долгих разлук.
Инеж Гафа выучила это на собственном опыте, путем проб и ошибок, теряя членов своей команды, а иногда едва ли не целый корабль. Быть капитаном оказалось едва ли сложнее, чем Пауком, но сулийка прилежно училась, выбивала свое место под морским солнцем, и – святые свидетели – добилась своего. Ее имя вызывает страх у работорговцев, а флаг ее Ворона обращает корабли с запрещенным товаром в бегство. Инеж Гафа – капитан корабля – сделала свое имя без чужой помощи, распространила влияние на Истиноморе собственными силами, и не собирается останавливаться на достигнутом. Да, она не переловит всех работорговцев, но пока их корабли бороздят море, она будет охотиться на них. И святые помогут ей в этом нелегком деле. Ведь море – капризная женщина, не желающая отпускать из своих вод просто так.
Однако, как далеко бы Инеж не отплывала от берегов Керчии, волны всегда возвращали ее обратно в Кеттердам, будто даже само море боялось связываться с Казом Бреккером, позволяя его Призраку возвращаться в родные пенаты.
Как бы Инеж не обещала себе, что это ее последнее дело с королем Продажного королевства.
Она уже перестала удивляться тому, что как только ее корабль причаливал в гавань, фигура великого и ужасного Бреккера твердо стояла на пристани, в ожидании ее прибытия. Инеж прекрасно понимала, что пауков у Каза стало куда больше, возможно даже намного лучших пауков, коим когда-то была она. Вполне возможно, что его шпионская сеть простиралась не только по всей Керчии, но и на Истиноморе и другие страны, и Бреккеру не вызывало особого труда быть в курсе, где находилась Инеж и куда направлялась с точностью до дня или даже минуты. И такое внимание льстило сулийке, пусть она и старалась этого отрицать. Именно с ней Каз ходил на самые важные для него дела, именно она помогала в, казалось бы, безвыходных ситуациях, даже спустя столько лет. Даже теперь, когда их дороги разошлись по разным направлениям. Она была нужна ему, и, чего греха таить, ей нужен был он. Вот только оба никогда не озвучивали это вслух, всегда отпуская друг друга, якобы отпуская навсегда. Ведь у него своя дорога, а у нее своя, и уже давно есть верные люди, что могут прикрыть спину. У них нет необходимости в возможностях друг друга.
Но и в этот раз Гафа не сомневалась: Бреккеру нужен его Призрак.
Ее корабль причалил с заходом солнца. Так проще и меньше вопросов от городской стражи, которой можно дать на лапу и не вдаваться в подробности прибытия. Юрда и хлопок – официально ее корабль перевозит товары с Нового Зема, чтобы продать местным купцам и озолотиться. Инеж же деньги не особо нужны: только разве на починку судна, пополнить запасы провианта и подлечить раненых. Освобожденных рабов она отвозит обычно в Равку, если они оказываются гришами, или в земли Зема, если те просто хотят начать новую жизнь. В Кеттердам она прибывает, чтобы навестить старых друзей, немного передохнуть от сурового морского воздуха и в очередной раз ввязаться в опасную авантюру, предложенную Казом.
Команда Ворона разгружает корабль, дружественно переругиваясь друг с другом, пока их капитан сходит с палубы и направляется в сторону одинокой фигуры. Ее никто не спрашивает: зачем она идет и надолго ли. Гафа всегда возвращается, а ее дела в городе никого не должны волновать: все равно правду женщина не скажет. Пусть у Инеж и нет секретов от команды, но они есть у Бреккера. А их его Призрак уж точно не выдаст, даже под угрозой смерти.
- Какая работа для призрака на этот раз? – Инеж, как обычно, бесшумно подкрадывается к Казу, прекрасно помня, что обещала не делать этого. Однако, она так же уверена, что он прекрасно знает о ее присутствии, как и много раз до этого. Им давно не нужны банальные приветствия или дружеские объятья, хоть теперь Бреккеру и не нужно испытывать муки, прикасаясь к ней оголенной кожей. Может ли он прикасаться к другим? Инеж точно не знает, но внутри хочет верить, что его прикосновения предназначены только ей. Однако, он продолжает стоять к ней спиной, и эти секунды кажутся целой вечностью, на удивление, сжимающей сердце в стальные тиски.